Неточные совпадения
Городничий (робея).Извините, я, право, не виноват. На рынке у меня говядина всегда
хорошая. Привозят холмогорские купцы,
люди трезвые и поведения
хорошего. Я уж не знаю, откуда он берет такую. А если что не так, то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на другую квартиру.
Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О ты, что в горести напрасно на бога ропщешь,
человек!..» Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам
лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем
лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем.
Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова не знает.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые
люди; это с их стороны
хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Осип. Да,
хорошее. Вот уж на что я, крепостной
человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я
человек простой».
Осип. Я, сударь, отправлю его с
человеком здешним, а сам
лучше буду укладываться, чтоб не прошло понапрасну время.
Стародум. Льстец есть тварь, которая не только о других, ниже о себе
хорошего мнения не имеет. Все его стремление к тому, чтоб сперва ослепить ум у
человека, а потом делать из него, что ему надобно. Он ночной вор, который сперва свечу погасит, а потом красть станет.
Скотинин. Сам ты, умный
человек, порассуди. Привезла меня сестра сюда жениться. Теперь сама же подъехала с отводом: «Что-де тебе, братец, в жене; была бы де у тебя, братец,
хорошая свинья». Нет, сестра! Я и своих поросят завести хочу. Меня не проведешь.
Софья. Возможно ль, дядюшка, чтоб были в свете такие жалкие
люди, в которых дурное чувство родится точно оттого, что есть в других
хорошее. Добродетельный
человек сжалиться должен над такими несчастными.
— Стойте, атаманы-молодцы! — сказали они, — как бы нас за этого
человека бригадир не взбондировал! [Взбонди́ровать — высечь.]
Лучше спросим наперед, каков таков
человек?
— Да постой. Разве я заискиваю? Я нисколько не заискиваю. А молодой
человек, и очень
хороший, влюбился, и она, кажется…
Есть
люди, которые, встречая своего счастливого в чем бы то ни было соперника, готовы сейчас же отвернуться от всего
хорошего, что есть в нем, и видеть в нем одно дурное; есть
люди, которые, напротив, более всего желают найти в этом счастливом сопернике те качества, которыми он победил их, и ищут в нем со щемящею болью в сердце одного
хорошего.
Предводителем на место Снеткова предполагалось поставить или Свияжского или, еще
лучше, Неведовского, бывшего профессора, замечательно умного
человека и большого приятеля Сергея Ивановича.
Казалось бы, ничего не могло быть проще того, чтобы ему,
хорошей породы, скорее богатому, чем бедному
человеку, тридцати двух лет, сделать предложение княжне Щербацкой; по всем вероятностям, его тотчас признали бы
хорошею партией. Но Левин был влюблен, и поэтому ему казалось, что Кити была такое совершенство во всех отношениях, такое существо превыше всего земного, а он такое земное низменное существо, что не могло быть и мысли о том, чтобы другие и она сама признали его достойным ее.
В особенности ему не нравилось то, что Голенищев,
человек хорошего круга, становился на одну доску с какими-то писаками, которые его раздражали, и сердился на них.
Несмотря на его уверения в противном, она была твердо уверена, что он такой же и еще
лучше христианин, чем она, и что всё то, что он говорит об этом, есть одна из его смешных мужских выходок, как то, что он говорил про broderie anglaise: будто добрые
люди штопают дыры, а она их нарочно вырезывает, и т. п.
Он быстро вскочил. «Нет, это так нельзя! — сказал он себе с отчаянием. — Пойду к ней, спрошу, скажу последний раз: мы свободны, и не
лучше ли остановиться? Всё
лучше, чем вечное несчастие, позор, неверность!!» С отчаянием в сердце и со злобой на всех
людей, на себя, на нее он вышел из гостиницы и поехал к ней.
Но в действительности, увидав ее в среде этих чуждых для нее
людей, с их новым для Дарьи Александровны
хорошим тоном, ей было неловко.
Если бы Левин не имел свойства объяснять себе
людей с самой
хорошей стороны, характер Свияжского не представлял бы для него никакого затруднения и вопроса; он бы сказал себе: дурак или дрянь, и всё бы было ясно.
Все
хорошие по жизни близкие ему
люди верили.
Только тем, что в такую неправильную семью, как Аннина, не пошла бы
хорошая, Дарья Александровна и объяснила себе то, что Анна, с своим знанием
людей, могла взять к своей девочке такую несимпатичную, нереспектабельную Англичанку.
А так как
человека, соединяющего эти качества, не было, то всё-таки
лучше было, чтобы место это занимал честный, чем нечестный
человек.
— Положим, не завидует, потому что у него талант; но ему досадно, что придворный и богатый
человек, еще граф (ведь они всё это ненавидят) без особенного труда делает то же, если не
лучше, чем он, посвятивший на это всю жизнь. Главное, образование, которого у него нет.
— Чтобы казаться
лучше пред
людьми, пред собой, пред Богом; всех обмануть. Нет, теперь я уже не поддамся на это! Быть дурною, но по крайней мере не лживою, не обманщицей!
Левин чувствовал, что брат Николай в душе своей, в самой основе своей души, несмотря на всё безобразие своей жизни, не был более неправ, чем те
люди, которые презирали его. Он не был виноват в том, что родился с своим неудержимым характером и стесненным чем-то умом. Но он всегда хотел быть
хорошим. «Всё выскажу ему, всё заставлю его высказать и покажу ему, что я люблю и потому понимаю его», решил сам с собою Левин, подъезжая в одиннадцатом часу к гостинице, указанной на адресе.
Одна треть государственных
людей, стариков, были приятелями его отца и знали его в рубашечке; другая треть были с ним на «ты», а третья — были
хорошие знакомые; следовательно, раздаватели земных благ в виде мест, аренд, концессий и тому подобного были все ему приятели и не могли обойти своего; и Облонскому не нужно было особенно стараться, чтобы получить выгодное место; нужно было только не отказываться, не завидовать, не ссориться, не обижаться, чего он, по свойственной ему доброте, никогда и не делал.
Он чувствовал, что не может отвратить от себя ненависти
людей, потому что ненависть эта происходила не оттого, что он был дурен (тогда бы он мог стараться быть
лучше), но оттого, что он постыдно и отвратительно несчастлив.
С тем тактом, которого так много было у обоих, они за границей, избегая русских дам, никогда не ставили себя в фальшивое положение и везде встречали
людей, которые притворялись, что вполне понимали их взаимное положение гораздо
лучше, чем они сами понимали его.
Лакей этот, Егор, которого прежде не замечал Левин, оказался очень умным и
хорошим, а главное, добрым
человеком.
— Стива говорит, что гораздо
лучше давать деньги, — продолжала между тем Долли начатый занимательный разговор о том, как
лучше дарить
людей, — но…
Он постоянно наблюдал и узнавал всякого рода
людей и в том числе людей-мужиков, которых он считал
хорошими и интересными
людьми, и беспрестанно замечал в них новые черты, изменял о них прежние суждения и составлял новые.
Он нравился Левину своим
хорошим воспитанием, отличным выговором на французском и английском языках и тем, что он был
человек его мира.
Потом доктор, молодой
человек, не то что совсем нигилист, но, знаешь, ест ножом… но очень
хороший доктор.
— Вы опасный
человек! — сказала она мне, — я бы
лучше желала попасться в лесу под нож убийцы, чем вам на язычок… Я вас прошу не шутя: когда вам вздумается обо мне говорить дурно, возьмите
лучше нож и зарежьте меня, — я думаю, это вам не будет очень трудно.
— Другая идея вот: мне хотелось вас заставить рассказать что-нибудь; во-первых, потому, что слушать менее утомительно; во-вторых, нельзя проговориться; в-третьих, можно узнать чужую тайну; в-четвертых, потому, что такие умные
люди, как вы,
лучше любят слушателей, чем рассказчиков. Теперь к делу: что вам сказала княгиня Лиговская обо мне?
— А ведь вы правы: все
лучше выпить чайку, — да я все ждал… Уж
человек его давно к нему пошел, да, видно, что-нибудь задержало.
— Попробую, приложу старанья, сколько хватит сил, — сказал Хлобуев. И в голосе его было заметно ободренье, спина распрямилась, и голова приподнялась, как у
человека, которому светит надежда. — Вижу, что вас Бог наградил разуменьем, и вы знаете иное
лучше нас, близоруких
людей.
Доселе уважал он
человека или за
хороший чин, или за большие достатки!
— Конечно, — продолжал Манилов, — другое дело, если бы соседство было
хорошее, если бы, например, такой
человек, с которым бы в некотором роде можно было поговорить о любезности, о
хорошем обращении, следить какую-нибудь этакую науку, чтобы этак расшевелило душу, дало бы, так сказать, паренье этакое…
Даже сам Собакевич, который редко отзывался о ком-нибудь с
хорошей стороны, приехавши довольно поздно из города и уже совершенно раздевшись и легши на кровать возле худощавой жены своей, сказал ей: «Я, душенька, был у губернатора на вечере, и у полицеймейстера обедал, и познакомился с коллежским советником Павлом Ивановичем Чичиковым: преприятный
человек!» На что супруга отвечала: «Гм!» — и толкнула его ногою.
«Я ему подарю, — подумал он про себя, — карманные часы: они ведь
хорошие, серебряные часы, а не то чтобы какие-нибудь томпаковые или бронзовые; немножко поиспорчены, да ведь он себе переправит; он
человек еще молодой, так ему нужны карманные часы, чтобы понравиться своей невесте!
Все это произвело ропот, особенно когда новый начальник, точно как наперекор своему предместнику, объявил, что для него ум и
хорошие успехи в науках ничего не значат, что он смотрит только на поведенье, что если
человек и плохо учится, но хорошо ведет себя, он предпочтет его умнику.
Впрочем, дамы были вовсе не интересанки; виною всему слово «миллионщик», — не сам миллионщик, а именно одно слово; ибо в одном звуке этого слова, мимо всякого денежного мешка, заключается что-то такое, которое действует и на
людей подлецов, и на
людей ни се ни то, и на
людей хороших, — словом, на всех действует.
— Мошенник, — отвечал Собакевич. — Такой скряга, какого вообразить трудно. В тюрьме колодники
лучше живут, чем он: всех
людей переморил голодом.
Таков уже русский
человек: страсть сильная зазнаться с тем, который бы хотя одним чином был его повыше, и шапочное знакомство с графом или князем для него
лучше всяких тесных дружеских отношений.
— Пили уже и ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно,
хорошего общества
человека хоть где узнаешь: он не ест, а сыт; а как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни корми… Ведь вот капитан — приедет: «Дядюшка, говорит, дайте чего-нибудь поесть!» А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка. У себя дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев? Как же, я, как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.
— Да куды ж мне, сами посудите! Мне нельзя начинать с канцелярского писца. Вы позабыли, что у меня семейство. Мне сорок, у меня уж и поясница болит, я обленился; а должности мне поважнее не дадут; я ведь не на
хорошем счету. Я признаюсь вам: я бы и сам не взял наживной должности. Я
человек хоть и дрянной, и картежник, и все что хотите, но взятков брать я не стану. Мне не ужиться с Красноносовым да Самосвистовым.
— Экой ты, право, такой! с тобой, как я вижу, нельзя, как водится между
хорошими друзьями и товарищами, такой, право!.. Сейчас видно, что двуличный
человек!
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых, это не то, что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно
хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые
люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут, если же и взглянут, то как на что-то постороннее.
В голове просто ничего, как после разговора с светским
человеком: всего он наговорит, всего слегка коснется, все скажет, что понадергал из книжек, пестро, красно, а в голове хоть бы что-нибудь из того вынес, и видишь потом, как даже разговор с простым купцом, знающим одно свое дело, но знающим его твердо и опытно,
лучше всех этих побрякушек.